Сначала пьяный просто сидел. Очень плохо сидел, – спал, как убитый, и всё время заваливался на сторону. А когда опираться стало не на кого, просто стёк на сиденье. Так ехал пару остановок.
В вагоне стало совсем пусто, но Иванов по привычке стоял. Он почти не смотрел на спящего, его больше интересовала книга, которую он читал. Но когда послышался звук брякнувшегося об пол тела, то на пьяного мужика посмотрели разом все, кто остался в вагоне. Как он оказался на полу, непонятно, то ли хотел встать, но не удержался, то ли просто съехал вниз? Но как бы там ни было, брякнувшись, – кстати, очень-очень громко, – он продолжал спать. Теперь уже на полу, лёжа лицом вниз.
Двоякое чувство вызывал этот человек. С одной стороны, вполне прилично одетый, явно не конченый пьянчуга. Поэтому хотелось ему помочь, словно нуждающемуся в помощи.
С другой стороны, у него было пиковое состояние блаженства, он сладко спал, и у него всё было хорошо. Тормошить его, пытаться поднять это мертвецки пьяное тело, значило нарушить его покой, доставить ему неприятность. И это виделось заведомо бессмысленным и нелепым занятием: поднимешь – снова упадёт. Поэтому Иванова беспокоило больше то, что эта биомасса – образ Божий, и нехорошо, что эта святыня так неприглядно валялась. ...Но ему-то – хорошо! Это совершенно очевидно: спал, как младенчик в качающейся колыбельке вагона, и мама-диктор тихо мурлыкала названия новых сказочных станций.
Дилемма...
Вскоре Иванов вышел на своей остановке, а тело пьяного мужика поезд повёз дальше. Телу было хорошо и безмятежно. Но в сознании Иванова оно почему-то ещё долго и беспокойно ворочалось.