Позвольте мне быть бездуховным, позвольте, я буду не воспитан и стану употреблять грубые слова, но не со зла, а так, для лихости. Позвольте, я буду бездельником, это суетный и очень осторожный труд. Пусть я никогда и никем не буду замечен, пусть обо мне не мечтают девушки лунной ночью, пусть обо мне никто не вспомнит с сожаленьем и не отзовется с восторгом или, хотя бы уважением. Пусть я живу так, словно бы меня и не было. Да, это было бы мне весьма большим утешением - чтобы мое существование не было замечено никем. Пусть я буду пижоном и пустышкой, пусть я буду никчемностью и пустомелей. Позвольте мне просто так протирать штаны и просто быть до тех пор, пока меня не станет. Я виноват перед вами в том, что я есть, что я дышу, может быть, вашим воздухом, и ем, может быть, вашу еду, причем беру ее в очереди прямо перед вами и как раз после того, как именно это вам нравилось, и вы именно это и собирались купить. Я понимаю, что испортил всю вашу жизнь, и что я один из тех сотен придурков, которые мозолят вам глаза своей никчемностью и вселяют мысли про "двуногих тварей миллионы". Единственный удел, который, тысячу раз извиняясь, я прошу у вас для себя, перед тем как перестать быть - это услышать еще раз песню моего народа. Она, эти песня входит в тебя с молоком матери и является сильнейшим заболеванием.
В Боге нет ни эллина, ни иудея и не бывает православных народов. Вся эта национальная рознь, начавшаяся с Вавилона, передается воздушно-капельным путем через песни. Песни - это зараза, разделяющая и распределяющая людей по народам. Вы сидите под столом, вам шесть лет, а за столом сидят шестеро старушек и трое дедушек и после третьей рюмки в образовавшихся разговорах вдруг кто-то начинает петь. Все замолкают, дают допеть первую строку как ектенью в храме и хором грянут на второй, как аминь на молитву. У Вас закружится голова, вам что-то сладостно кольнет в сердце. Смысл русской песни ничтожен, женщины поют о неудавшейся любви, а мужики поют о смерти или войне (что - то же самое). Не верьте тем, кто говорит, что в песнях важен смысл, что текст - всему голова.
Нет, в песне важно только единодушие, единое дыхание, которое передается от уст к устам. Когда все начинают вместе дышать, и это единодушие перерастает в единомыслие. У нас парень становится мужиком после того как окажется в кругу поющих мужиков. Когда он услышит свившиеся в толстый канат грубые, неприспособленные для пения, мужские голоса в простой и незамысловатой песне про мороз или бродягу у Байкала. Мороз пробежит по его коже, сердце его защемит и он всем существом своим захочет стать частью этой песни, он захочет быть надет на эту песню, как колокол надет на благовест, а скрипка каждым своим изгибом повторяет свою музыкальную партию, да и самый свой голос.
В поющих мужчинах есть столько от воскресения из мертвых, что, пожалуй, этого достаточно для взыскующих правды. Признаться в любви невозможно по человечески, все слова меркнут перед силой горящего сердца, но песня умеет добраться туда, куда не добираются врачи со своими скальпелями и гибкими шлангами. Песня - это воплощенный характер народа и поэтому в толерантном обществе она становится угрозой. Грядущий антихрист в первую очередь запретит русские песни. Бог любит наши молитвы простыми и детскими словами, но молитва, которая поется, идет прямо даже не в уши Его, а в сердце Его и, заплутав в бесконечности, остается в вечности.
Правда, мне этого не понять. Оставьте мне перед смертью побыть частью этого мужского пения, пусть оно будет в бане, на рыбалке, в широком застолье или на похоронах. Пусть от него останется только строчка, которая вырвется, когда мы бросимся в драку, и пусть их будет больше и нас убьют, но и мы измажем свои кулаки их кровью, а гортань изогнется в лихой песне. Пусть сердце захлебнется: "Врагу не сдается наш гордый варяг", или "Полно вам, снежочки, во талой земле лежать". И потом, когда мы уйдем, пусть мы останемся чьим-то вдохом или выдохом, но частью "Не для меня придет весна", "В девяносто третьем годике маневры начались", "По горам карпатским метелица вьется" и еще сотням песен, которые и составляют те кости и плоть, из чего состоит жалкая и больная душа моя. Пусть песня - зараза, я хочу быть вирусом этой заразы.
Я хочу быть в мурлыканье на кухне или под автомобилем, я хочу быть в пьяном вое под соседскими окнами. Я хочу быть вот чем: когда мы пойдем на нашу последнюю войну, и нас будут грузить в эшелоны, когда мужики будут докуривать свои сигареты и гладить по голове плачущих баб, и смотреть на ребятишек своих, запоминая их всем сердцем, всем существом запоминая каждую их кудряшку и каждый маленький пальчик, потому что расставаться приходится на вечность. Вот в этот момент я хочу, чтобы грянул марш "Прощание славянки", и пусть вот здесь я потеряю сознание и не прихожу в него уже никогда.