Салтыков-Щедрин: Пошехонская старина [версия для печати]

«Пошехонская старина» – последнее произведение великого русского писателя М.Е.Салтыкова-Щедрина – представляет собой грандиозное историческое полотно целой эпохи. По словам самого Салтыкова, его задачей было восстановление «характеристических черт» жизни помещичьей усадьбы эпохи крепостного права.

Эта хроника написана Салтыковым-Щедриным на основании воспоминаний о собственном детстве. Автор подчёркивает, что в ней есть большая доля вымысла, но всё же общая картина является собирательной и совершенно характерной для нравов и быта описываемого времени – периода крепостного права середины 19 века.

Перед глазами читателя предстают провинциальные помещики со своими семьями, и обслуживающие их жизнь крепостные крестьяне. С одной стороны – почти безграничная власть и наслаждение всеми благами жизни, с другой – беспросветный рабский труд с вечным страхом «как бы хуже не сделалось».

В ряду описываемых лиц целая портретная галерея властителей жизни: самодуров, стяжателей, лихоимцев, насильников, истязателей, сластолюбцев, развратников и далее по списку. Жизнь представителей этой касты не сильно отличалась друг от друга, разве что по размеру достатка и возможностям к тратам, но все старались жить максимально на широкую ногу, и поэтому большинству всё же приходилось любыми способами выжимать из своего хозяйства все возможные «соки». К слову сказать, самые бедные из этих помещиков подчас с трудом сводили концы с концами, для чего не брезговали побираться и приживальничать по соседям.

Кое-кто из дворянства пытался лично участвовать в наблюдении за хозяйством, что иногда давало положительный результат, и в качестве примера Салтыков-Щедрин приводит здесь свою мать. Это стоило колоссальных ежедневных усилий, и чаще всего не имело под собой никакой научной или практической базы, – действовали по совету бывалых или просто по сложившейся традиции. Существенных изменений в хозяйственном устройстве необоснованно избегали, всё отдавалось привычному ходу вещей, и результат часто зависел от случая, от урожайности года.

Образцовым опытным хозяином считался умелец по максимуму отягощать своих крестьян непосильным трудом, либо фанатичный скопидом, экономящий даже на пропавших продуктах. Этому последнему в хронике уделено достаточно много внимания, и имеет самый неприятный оттенок свинского отношения не только к крепостным, но и к членам семьи, – кормить пропавшей едой даже детей считалось нормой.

Самыми бесправными и забитыми среди крепостных крестьян была домовая прислуга, всегда находившаяся на виду у господ, и потому «бич правосудия» никогда не дремал и доставал первым именно её. Из этого контингента в наиболее худшем положении находились сенные девки, совершенно забитые существа, низведённые до уровня животных, умеющих выполнять лишь некоторые трудовые функции. Количество получаемых ими с едой калорий категорически не соответствовало потребностям организма, и трудно понять, как они иногда доживали до старости... Картина их жизни – непрестанные печаль и воздыхание на фоне ежедневного каторжного труда; неудивительно, что смерть этими людьми воспринималась как радостное прекращение страданий.

Салтыков лишь косвенно касается темы сексуальной эксплуатации крепостных, вскользь упоминая о морально неприемлемом для общественного большинства «гаремного» поведения некоторых господ.

Круг интересов поместного дворянства был крайне узким, и практически единственным ощутимым смыслом жизни считалось устройство детей: мальчиков – как можно раньше в казённые училища, девочек – поскорее замуж. Лишь после этого можно было «вздохнуть», т.к. зачастую детей в семьях было много. Политика, литература, искусство – были категорически чужды этим людям, а привычным развлечением считались внутрисемейные склоки или перемывание костей соседям, при этом на крепкие словечки не скупились и при детях. В результате дети уже с молоком матери впитывали самые худшие примеры обращения с ближними. Тупое ежедневное прозябание без каких-либо возвышенных устремлений было нормой жизни, и даже самый смелый взгляд в будущее всегда упирался в пищеварительную тематику. На представителей дворянства, хотя бы на йоту отклонявшихся от подобных взглядов, смотрели с большим подозрением и старались держаться от них подальше, как от «неблагонадёжных».

Образовательный уровень помещичьей среды был еще менее высок, нежели материальный. Только один помещик мог похвалиться университетским образованием, да двое (мой отец и полковник Туслицын) получили довольно сносное домашнее воспитание и имели средние чины. Остальную массу составляли недоросли из дворян и отставные прапоры. В нашей местности исстари так повелось, что выйдет молодой человек из кадетского корпуса, прослужит годик-другой и приедет в деревню на хлеба к отцу с матерью. Там сошьет себе архалук, начнет по соседям ездить, девицу присмотрит, женится, а когда умрут старики, то и сам на хозяйство сядет. Нечего греха таить, не честолюбивый, смирный народ был, ни ввысь, ни вширь, ни по сторонам не заглядывался. Рылся около себя, как крот, причины причин не доискивался, ничем, что происходило за деревенской околицей, не интересовался, и ежели жилось тепло да сытно, то был доволен и собой, и своим жребием.

Детям нанимались гувернантки и учителя, которые кое-как их образовывали: мальчиков – ровно настолько, чтобы сдать вступительные экзамены, девочек – для максимального соответствия пониманию места женщины в обществе (игра на фортепиано, танцы и пение). В хищных поисках подходящих женихов не скупились на модные наряды и украшения, и старались ежегодно зимой вывозить и таскать девиц по столичным «тусовкам».

Вообще жизнь детей была достаточно мрачной, а воспитательное воздействие чаще всего имело психотравмирующий и развращающий характер. В результате общество господ в подавляющей массе состояло из ограниченных любителей собственного чрева.

Большинство описываемых помещичьих жилищ почему-то имели совершенно неприглядный облик. Довольно часто это были плохо отапливаемые многокомнатные дома, с гнилыми «гуляющими» полами, совершенно непроветриваемые и очень мрачные внутри. Дети помещиков большую часть времени проводили внутри таких помещений, и мало получали свежего воздуха и солнца. Мне трудно понять, почему при наличии возможности люди не строили себе качественных жилищ, и привычно мирились с проживанием в гнилых тёмных «сараях». К слову, в этих же помещениях как-то умудрялись устраивать многолюдные пиры с танцами и прочими нехитрыми увеселениями!..

Приусадебные участки довольно редко обустраивали с художественным вкусом, и чаще всего это устройство имело лишь практический смысл: огороды, сады, вонючие пруды для домашней птицы.

Религиозная жизнь в описываемом обществе ограничивалась механическим участием в церковных службах и таинствах; о настоящем религиозном чувстве и сознании автор сообщает лишь применительно к некоторым исключительным персонажам. Такое же отношение к религии, по наблюдению Салтыкова-Щедрина, было и у священнослужителей, часть из которых в те годы состояла даже из крепостных крестьян. Люди хорошо знали молитвы, церковные службы и правила, отчасти Писание и Закон Божий, регулярно посещали богослужения или устраивали их на дому, изредка заботились о благоустройстве местных храмов, но всё это совершенно не касалось живого нравственного чувства, а было просто частью обыденной жизни, т.к. она во многом была связана с церковными праздниками и постами. Это касается в основном помещиков, а от подневольного народа всё это было ещё дальше, т.к. люди не могли самостоятельно распоряжаться своим временем, и размышлять о нравственности было просто некогда.

Колени пригибались, лбы стукались об пол, но сердца оставались немы.

...

Попы в то время находились в полном повиновении у помещиков, и обхождение с ними было полупрезрительное. Церковь, как и все остальное, была крепостная, и поп при ней - крепостной. Захочет помещик - у попа будет хлеб; не захочет - поп без хлеба насидится.

Не удивительно, что как только «религиозная надстройка» в обществе оказалась упразднённой с приходом Советского строя, народ в большей своей массе воспринял это спокойно. Обращение к религиозному чувству случалось лишь по принципу «гром не грянет...», и отчасти потому, что альтернативной, научной картины мира в сознании масс ещё просто не существовало.

Царская власть, опиравшаяся в том числе на подчинённый ей церковный аппарат, просто по факту нуждалась в Церкви, как в одном из мощных действующих институтов управления, и не важно, насколько искренне верующими были те или иные высокопоставленные персоны. Повторюсь, христианское религиозное чувство во всех слоях общества было достаточно формальным, и обуславливалось лишь исторически сложившимся мировоззрением. Мысль об этом рефреном звучит в массе литературных памятников бытописания царской эпохи (яркое свидетельство из недавно прочитанных – Врангель Н.Е.: Воспоминания. От крепостного права до большевиков).

Благодаря классическим литературным произведениям, а не «навязчивой безбожной совковой пропаганде», я теперь хорошо понимаю большевиков, решительно намеревавшихся порвать с лицемерным «христианским» прошлым, для чего они, – к сожалению! – прибегали и к насилию... Ведь сосуществовать в прежнем симфоническом формате церковь-государство у них не было никакой необходимости, и оплачивать за свой счёт «мракобесие» – тем более. К примеру, закрытие храмов, как хорошо показал в своём исследовании историк Николай Сапелкин, происходило вовсе не по идеологическим причинам.

Это последнее прижизненное произведение великого русского писателя. Я не могу назвать его венцом творения, потому что оно носит подчёркнуто мемуарный характер, в то время как детская биография Щедрина не содержит сколько-нибудь необычных фактов, отличающих его жизнь от жизни подавляющего большинства обывателей его уровня в то время. «Пошехонская старина» интересна исключительно бытописательской фактурой и яркой передачей царящих в обществе настроений в то время.

Весь мощный талант писателя задействован в написании этой книги, но всё же с её страниц уже веет некоторой усталостью Михаила Евграфовича, старавшегося максимально отстранённо рисовать это монументально-тягучее полотно «пошехонского болота». Яркие образцы человеческой натуры обнажены здесь до последней нитки, настолько, насколько смог их воспринять и осмыслить этот живой свидетель описываемой истории. Как и свойственно перу Салтыкова-Щедрина, он из здесь категорически воздержан в личных оценках и полностью оставляет их на усмотрение читателя.

Я понимаю, что религиозность самая горячая может быть доступна не только начетчикам и богословам, но и людям, не имеющим ясного понятия о значении слова: "религия". Я понимаю, что самый неразвитый, задавленный ярмом простолюдин имеет полное право называть себя религиозным, несмотря на то, что приносит в храм, вместо формулированной молитвы, только измученное сердце, слезы и переполненную вздохами грудь. Эти слезы и воздыхания представляют собой бессловную молитву, которая облегчает его душу и просветляет его существо. Под наитием ее, он искренно и горячо верит. Он верит, что в мире есть нечто высшее, нежели дикий произвол, которому он от рождения отдан в жертву по воле рокового, ничем не объяснимого колдовства; что есть в мире Правда и что в недрах ее кроется Чудо, которое придет к нему на помощь и изведет его из тьмы. Пускай каждый новый день удостоверяет его, что колдовству нет конца; пускай вериги рабства с каждым часом все глубже и глубже впиваются в его изможденное тело, - он верит, что злосчастие его не бессрочно и что наступит минута, когда Правда осияет его, наравне с другими алчущими и жаждущими. И вера его будет жить до тех пор, пока в глазах не иссякнет источник слез и не замрет в груди последний вздох. Да! колдовство рушится, цепи рабства падут, явится свет, которого не победит тьма! Ежели не жизнь, то смерть совершит это чудо. Недаром у подножия храма, в котором он молится, находится сельское кладбище, где сложили кости его отцы. И они молились тою же бессловной молитвой, и они верили в то же Чудо. И Чудо совершилось: пришла смерть и возвестила им свободу. В свою очередь, она придет и к нему, верующему сыну веровавших отцов, и, свободному, даст крылья, чтобы лететь в царство свободы, навстречу свободным отцам...

И на третий закон можно объясненьице написать или и так устроить, что прошенье с третьим-то законом с надписью возвратят. Был бы царь в голове, да перо, да чернила, а прочее само собой придет. Главное дело, торопиться не надо, а вести дело потихоньку, чтобы только сроки не пропускать. Увидит противник, что дело тянется без конца, а со временем, пожалуй, и самому дороже будет стоить - ну, и спутается. Тогда из него хоть веревки вей. Либо срок пропустит, либо на сделку пойдет.

...

...Слабым же и захудалым и судиться было не на что.

"Россия, которую мы потеряли", - ГоворухинЪ бы плакалЪ от сихЪ словесЪ:

Целый день прошел в удовольствиях. Сперва чай пили, потом кофе, потом завтракали, обедали, после обеда десерт подавали, потом простоквашу с молодою сметаной, потом опять пили чай, наконец ужинали. В особенности мне понравилась за обедом "няня", которую я два раза накладывал на тарелку.

Не нами это началось, не нами и кончится. И которые люди полагают, что взятки когда-нибудь прекратятся, те полагают это от легкомыслия.

...

На лихоимство не смотрели, как на зло, а видели в нем глухой факт, которым надлежало умеючи пользоваться. Все споры и недоразумения разрешались при посредстве этого фактора, так что если б его не существовало, то еще бог знает, не пришлось ли бы пожалеть об нем.