Где-то в центре Москвы, посреди будничной уличной суеты рабочего дня мимо Иванова проехал автомобиль. Другие автомобили тоже проезжали, и даже во множестве, – и ничего. Но этот – был особенный: из слегка приоткрытых окон напористо и громогласно разносилось по всей улице джетротальное Locomotive Breath. ...Иванов прям так и замер!

Иванов читал молодого Пушкина, и чем больше читал, тем скучнее ему становилось. "Муть! Какая муть!!!", – вырывалось по временам из Иванова...

Иванову предстоял короткий рабочий разговор с бухгалтершей Аней. Но самым первым делом он почему-то сказал, что Аня с косой очень красивая.

Анечка, красивая взрослая баба, от неожиданности даже покраснела. Чистая душа!..

Не менее изумлённый таким поворотом Иванов...

...А в тот день я возвращался очень поздно, и у метро - ...снова музыка! Да какая!!! - парень жарил на волынке, дивчина - на барабане. (Как он там уж называется, не знаю, такой, по которому руками бьют, высокий такой, она его между ног держала). И играли так ловко и весело, что я просто воткнулся на месте и не мог дальше идти. Жаль, что очень торопился, а то бы так и стоял до упора...

"Горбатого могила исправит", – почему-то подумал Иванов, подавая горбатому...

Заслышав повсеместные взрывные раскаты, и справа, и слева, и спереди, и сзади, – бум! бах! вжик! шкррррр! пак-пак-пак-пак! – Иванов легко узнал их. Они повторялись в течение года хотя и редко, но достаточно регулярно. И особенно настойчиво в новогоднюю ночь...

Мужик в кепке и с голым торсом ворошил вилами сено. Неподалёку проезжал поезд, и двое ребятишек, лет пяти-шести, девочка и мальчик, бросились навстречу ему...

И, хотя теперь смерть Егора Летова не ощущалась как нечто трагическое и невосполнимое, как когда-то произвела эпатажный взрыв горя у молодёжи смерть Виктора Цоя, однако всколыхнула в Иванове бурю воспоминаний о как будто только вчера ушедшем времени, и вместе с ним, как это ни прискорбно признавать, – скотской бесшабашности, лихого сорвиголовства, тупого ничегонеделания, немотивированной жестокости, наивных мечтаний, неразделённых влюблённостей, и всего-всего того, чем полна и бьёт ключом жизнь заурядного подростка...

Когда Иванов "работал майором", случилось ему на улице поприветствовать подполковника. Как положено, по-воински, но без фанатизма.

Подполковник, видимо ощутивший припадок словоохотливости, почему-то вдруг снисходительно и как-то устало заметил Иванову, что, мол, оно, конечно, хорошо и правильно... но, пожалуй, не стоит... не то сейчас время... не в том положении сейчас армия... да и мы с Вами почти равны по воинскому званию, – Вы ж не солдат какой-нибудь...

На что Иванов пояснил...

"Странно, – думал Иванов, – почему полуоткрытый рот у мужчин считается первым признаком дебильности, а у женщин – это признак сексуальности?..

Иванов всегда удивлялся людям, прущимся в метро против общего людского потока в тех местах, где стоит указатель "проход запрещён". Да ладно ещё, когда людей мало, проход широкий: всем хватит, иди себе на здоровье!.. Но в часы пик – это какое-то проклятье!!! Натурально: идут, как бараны, несмотря на запрещающие знаки, на толпу, еле-еле помещающуюся в этом же проходе, только идущую в правильном направлении; идут по стеночке, типа, скромно прижимаясь, чтобы не мешать...

Если вы увидите где-нибудь в общественном месте парня и девушку, долго и самозабвенно целующихся взасос...