Место на земле

Режиссер: Артур Аристакисян, Россия, 2001

Сюжет. Фильм о хипповской коммуне, вожак которой одержим идеей дарить любовь-секс нищим, калекам, изгоям.

Минусы. Автор фильма намеренно использует чёрно-белый формат подачи, чтобы усилить гнетущий эффект от демонстрируемого днища: грязные полуразрушенные комнаты с прогнившими полами, в которых живёт большая «семья» хиппи; страшная грязь, антисанитария, мебели нет и лишь матрасы с тряпьём раскиданы по углам; множество «волосатых», грязных, оборванных людей преимущественного молодого возраста, характерно обвешанных фенечками и прочими побрякушками; много разнополых детей и младенцев; взрослые и дети сидят и лежат там и сям, ничего не делают, среди них ходит блохастая собака, кошки и котята; кто-то на фоне периодически играет на дудочке; еду готовят в грязном бачке прямо на костре посреди квартиры, готовое варево раскладывают на клочки бумаги вместо тарелок, и это называется «пищей богов»; дети здесь «общие», и «воспитывать» их может любой; при желании к соскам кормящих матерей может припасть кто угодно, и они это поощряют; взрослые «любят» и спариваются друг с другом, кто с кем захочет, и в этом – сущность этого «места на земле».

Центральная идея фильма – навязчивая проповедь секса с нищими и калеками, как имеющего какой-то особый философский смысл (почти как ритуальный секс в Индии). Вместе с тем, главного героя фильма, проповедника этой идеи (не иначе как экранное воплощение самого Аристакисяна), другие участники драмы критикуют за непоследовательную и избирательную позицию, потому что он хочет любить только конкретную любимую женщину, и требует от неё взаимности (не исключая, конечно, и спариваний с кем попало, с чем она пока не может смириться; кстати, единственный вменяемый персонаж во всём фильме в исполнении Нонны Гришаевой). Возникает ощущение, что секс-гуру чуть ли не нарочно выдумал всю свою философию только ради того, чтобы максимально приблизить к себе объект страсти: не в силах любить женщину честно и ответственно в моногамной семье, со всеми вытекающими из этого последствиями, он намеревается «растворить» свою ответственность за малую ячейку общества в большой группе сексуально озабоченных единомышленников. И в этой блудной каше, замешанной на грязи, неустройстве и беспросветности, толчётся всё повествование.

В своём желании «поддать парку» Аристакисян не только пропагандирует наркотики, но откровенно развращает малолетних, когда показывает наблюдающую за «занимающимися любовью» трёхлетнюю девочку. Адъ и Израиль! (с)

По ходу встречается множество разных евангельских отсылок, вплоть до очень примитивных и необычайно тупых («отирание власами», «оскопление»). Даже сама по себе тематика любви к тем, кто не может воздать тебе равной любовью (здесь только в понимании: нищие, бездомные, калеки), – тоже отсылка к евангельским максимам, но воспринятая Аристакисяном слишком топорно, и пропущенная через фильтр его мечтаний о женщинах, готовых «бескорыстно делиться своим телом» по первому требованию.

Как и в фильме «Ладони», Аристакисян обращается к тематике нищенства, социального дна и физического уродства, которые не исключают возможности оставаться человеком. Только человек в такой версии почему-то не вызывает к себе положительных чувств. И если в «Ладонях» создатель фильма делает акцент на безвыходности показанного положения и отчасти его обусловленности гнетущим давлением «системы», что вызывает естественное сочувствие, то здесь большинство действующих лиц просто тупые выродки, которые довели себя сами до такого состояния дна.

Ярким образами здесь выступают две женщины, одна из которых не может решиться порвать со своей цивильной жизнью и приходит сюда лишь на время, а вторая полностью отдала себя «идее», и грубо проповедует на ниве сексуального бескорыстия среди отбросов общества. Обе – очень сильные личности, не утратившие ещё рациональной рассудок, но всё же заражённые вирусом свободной любви. Каждая мучается по-своему в своём желании понять глубинный смысл этой проповеди, но упорно не находящие твёрдой точки для опоры в своей вере. Этой точкой для них стала личность местного «предводителя дворянства», который своей непоследовательностью и нетвёрдостью в собственных убеждениях сам подрывает в окружающих веру во все свои идеалы. В итоге, начавшая гнить с головы рыба в виде хипанской коммуны, полностью разлагается, но кое-кому из участников даже удаётся сохранить психическое здоровье. Катализатором окончательного распада становится налёт милиции на это «место»: «система» со свойственной ей жёсткостью наводит порядок на своей территории, не допуская существования таких патологических «мест».

Тут трудно не поддаться естественному человеческому чувству – радости от пролившегося очистительного «дождя». Автор лишь в общих чертах даёт понять, что «место» прекратило своё существование, но «дело» не умерло и самые сильные идейные адепты «вышли сеять», «иуды» же – предали и разочаровались...

Всякая попытка философского осмысления задумки фильма будет невольно разбиваться о рациональность: подобное «место» – противоестественно для человеческого общества, рано или поздно оно сгниёт и уйдёт в небытие, поэтому бессмысленны и бесполезны любые попытки натянуть на эту грязную похотливую идейку одежды чистой любви и праведности. Говно останется говном, как бы тщательно его ни заворачивать в конфетную обёртку. Поэтому здоровые зрительские рассудок и психика волей-неволей окажутся на стороне местной «системы», которую так не любит автор фильма, и которую он так старательно хочет выставить бесчеловечной. (...Ну, а если не на стороне «системы», – останется лишь пожалеть).

Вывод. Псевдофилософские размышления о любви, густо замешанные на трешовых сексуальных фантазиях застрявшего в подростковом возрасте Артура Аристакисяна (снявшего ровно два говнофильма, включая этот).

«Философская притча»?.. Нет, всего лишь «тупое говно тупого говна». И ладно бы ещё просто треш, но ведь нудятина необыкновенная, и очень долгая!

Кстати, после ознакомления с так называемым творческим наследием мэтра, узнаётся рука мастера: 1) только чёрно-белая палитра; 2) тематика днища и депрессии; 3) использование заунывного музыкального сопровождения, которое превращается в нескончаемую мантру, и от которого хочется повеситься.