Про службу в Феодосии

Раздобыл хороший аппарат для сканирования фотоплёнок. Когда добрался до армейских, невольно нахлынули разные воспоминания и подробности. Как это верно замечено, самые яркие впечатления мужчина переживает в армии, и ни о чём другом он не будет разговаривать с таким оживлением, как о днях своей боевой славы.

Повествование будет «лохматое», отчасти нарочно. Речь в основном о 1992-1993 годах.

* * *

В поезде до Феодосии я ехал в компании матроса, который из-за болезни попал в севастопольский госпиталь, и теперь возвращался к месту службы. Он всю дорогу нахваливал мне свою часть, как здорово стоять в караулах на постах, и всячески рекомендовал мне проситься к ним. Сравнивать мне было не с чем, т.к. до этого моя служба проходила только в качестве курсанта военно-морского училища.

С вокзала в Феодосии он отправился прямиком в свою в/ч, а я сначала попал на так называемую «базу» с которой меня должны были куда-то распределить; скверное место, типа севастопольского «Экипажа». Не мудрствуя лукаво, я сразу отправился в штаб и в строевой части попросился в известную мне в/ч. Там удивились и самой просьбе, и моей наглости, поэтому мне пришлось вдобавок что-то соврать. Не знаю, помогло ли это, но попал я именно туда, куда попросился. Через день-два за мной пришёл мой будущий командир взвода, прапорщик С., который сопроводил меня в расположение.

Вокзал Феодосии попал в кинофильм "Спортлото-82"

* * *

...О том, что я верующий, все как-то поняли очень быстро.

Евангелие старался читать регулярно, и всегда носил его с собой во внутреннем кармане робы, специально пришитом мной для этого с правой стороны. Снаружи книгу было незаметно, и никто не цеплялся, что это «не по уставу». Это было баптистское издание, т.е. не синодальный перевод, о чём меня предупредил подаривший его священник (отец Сергий из Никольского храма в Севастополе, который служил тогда на Северной стороне).

В увольнениях я ходил по местным православным храмам и иногда покупал духовную литературу. Книги хранил в тумбочке, что было разрешено по уставу, но из-за этих книг командование посматривало на меня с обоснованным подозрением и усиленным контролем (да и не только за это).

Благодаря нашей дружбе и тесному общению (даже койки стояли рядом), Олег К. уверовал в Бога и покрестился. Это было в одно из воскресных увольнений в центральном феодосийском храме, в Екатерининской церкви. Помню, что на его крещении батюшка поручил мне прочитать Символ Веры и Отче наш, что я и сделал наизусть; было приятно это внезапное доверие. Мы потом с Олегом по незнанию полагали, что я являюсь его крёстным отцом, но, поскольку он был уже совершеннолетним, это не так.

На Пасху 1993 года мы с Олегом убежали в ночной самоход и пошли на богослужение...

* * *

Перед этим в период Великого поста я постился и не ел мяса, яиц и сливочного масла. Сослуживцы смотрели на это косо, но всё же не критиковали за неведомые им идеи. Кроме того, мои гастрономические предпочтения были на пользу соседям по столу, поскольку им доставались мои вкусняшки.

Эту традицию поститься я завёл именно во время срочной службы, после моего крещения (1 или 2 мая 1992 г. в Никольском соборе СПб), или даже ещё до него, как только стал считать себя верующим. Хорошо помню, как в пост (и, скорее всего, также и в постные дни) я не ел скоромного, и отдавал это моему земляку Олегу Д., который с удовольствием всё сжирал на зависть другим, с которыми всё же иногда делился. А кормили нас тогда в Питере крайне скверно, не то, что в Феодосии, где только котлеты были размером с ладонь! (Я тогда поправился так, что уже никогда не достигал той планки). Традиция поста соблюдалась мной незыблемо, и осознавалась деятельной причастностью к новому для меня миру религии и прохождению личного крестного пути. Надо сказать, что поститься во время срочной службы мне не следовало, т.к. в этом не было реального смысла, больше «понтов», но тогда мне этого никто доходчиво не объяснил. Неофиты – они такие безголовые!

* * *

...Помню, что один капитан-лейтенант, который иногда оставался у нас на ночь ответственным, тоже был верующим. Мы с ним подолгу говорили на религиозные темы и вообще о жизни. Было интересно и познавательно. Кажется, он рассказывал о своих паломнических поездках, а также и о личных искушениях на службе из-за религии. Глядя на него, я понимал, что я не один такой «чокнутый» во всей воинской части.

Вообще начало девяностых – это было время массового прихода людей к религии после официально-безбожных советских лет. К сожалению, многие попадали в деструктивные секты или разные трансцендентные течения, типа хиппи, больше интересующиеся наркотиками и уклонением от армии, чем духовной жизнью. Эта ядрёная квазирелигиозная смесь в наших головах однажды сделала своё чёрное дело, после чего нас с другом и некоторыми другими ребятами отчислили со второго курса военно-морского училища и отправили дослуживать в войска. Так я на полгода попал на флот в Феодосию, а друг стараниями отца попал в севастопольский стройбат, где он отчасти находился под его (отца) присмотром, и даже иногда бывал дома в увольнениях. (Служба в стройбате была столь прекрасна, что потом в течение ряда лет друг иногда просыпался от ночных кошмаров).

* * *

...Перед Пасхой в Феодосии я тоже постился, и даже подвигнул к тому же Олега: примерно за неделю мы с ним начали откладывать в банку с водой (импровизированный холодильник) наши ежедневные пайки сливочного масла, чтобы после поста разговеться как следует. Что характерно, все во взводе знали про эту банку, которую мы хранили прямо в кубрике, но никто из неё масла не тырил. Также у нас хранилась ещё пара банок варенья (ещё с того раза, о котором будет ниже), – аккурат для полноценного пасхального чаепития. Заветный день приближался!

Под покровом ночи и в условиях повышенной секретности, мы с Олегом убежали в ночной самоход, чтобы сходить на пасхальную службу в ближайший храм, прихожанином которого я тогда себя считал.

* * *

...Со слов тогдашних прихожан, эта церковь Петра и Павла была древнейшей в Крыму, кажется, четвёртого века. Я просто верил этому на слово. Но сейчас поиск по карте не дал вообще никаких результатов об этом храме, и я не помню его адреса, помню лишь, что идти до него от воинской части было не больше 2-3 километров.

Несмотря на небольшое внутреннее пространство, до самого последнего времени в нём располагался спортзал, поэтому его стены изнутри были выкрашены типичным для этого манером: сверху жёлтое, снизу синее. Масляная краска местами богато облупилась, – на ремонт в подобных заведениях всегда не хватало средств, – и из-под неё выглядывала легко узнаваемая настенная церковная роспись. Это внушало особое почтение. Наш хлеборез Андрей, из местных, рассказывал, как до службы ходил в этот спортзал на тренировки по карате, но теперь его передали Церкви.

Интересное отступление. Отец Андрея болел сахарным диабетом, и эта болезнь привела его к Богу: однажды по пьяни он снял с себя крест, надел на свою собаку, и в пьяном угаре удостоился какого-то мощного видения; с тех пор он заболел. (Со слов Андрея, который услышал это от заболевшего отца, сахарный диабет называли в народе «собачья болезнь»; я раньше не проверял, но сейчас не нашёл этому подтверждения). Мужчина правильно понял преподанное вразумление, немедленно отказался от спиртного и стал очень религиозен, смиренно перенося заболевание. Сын его не поддерживал в духовном выборе, но относился к этому с уважением. А однажды из увольнения он принёс мне от отца подарок – самодельный круглый значок с иконкой Веры, Надежды, Любви и Софии: это был «типовой» советский значок для прикалывания на одежду, крупный, в диаметре примерно 6 сантиметров, с которого можно было снять верхнюю прозрачную крышку и вставить под неё любую картинку. Долгие годы потом этот значок был одной из икон моего разнокалиберного домашнего иконостаса. Возможно, он и сейчас ещё где-то лежит...

А ещё мы с Андрюхой мечтали по вечерам, как после службы вместе пойдём в поход в Карадагский заповедник. Конечно, этого не случилось.

* * *

В одном из увольнений я рассматривал сгоревшую незадолго до этого феодосийскую табачную фабрику, на которой производились популярные тогда сигареты «Золотой пляж» и ещё какие-то. После пожара эти сигареты остались только в воспоминаниях их любителей, т.к. производство на фабрике восстановлено не было. Это было время всеобщей разрухи и закрытия многих успешных дотоле предприятий.

Также в одном из увольнений я посетил музей Айвазовского; в памяти ничего не осталось. Связь с этим художником преследовала меня: в питерском вузе четыре его картины висели возле приёмной начальника училища. Это были полотна огромного размера. Однажды мне пришлось стоять там в наряде и я был впечатлён...

В/ч граничила с Генуэзской крепостью (Крепость Кафа) и нам хорошо были видны через забор стоящие вблизи древние постройки. Истории это место известно как один из крупнейших невольничьих рынков, где продавали в рабство преимущественно захваченных славян.

* * *

...Мы благополучно сходили в самоход, отстояли пасхальное богослужение и вернулись в расположение. Ощущение лёгкой эйфории той ночи я помню до сих пор, это было незабываемо!

Ждать больше не было сил, и по возвращении мы немедленно забодяжили чаю с помощью самодельного кипятильника из лезвий. Только дневальный был свидетелем нашего ночного похода, и, уж конечно, мы разделили с ним наше долгожданное ночное разговение: хлеб с маслом и вареньем под горячий чай – это незамысловатое удовольствие мне и до сих пор кажется прикосновением к райской жизни... Как мало нужно человеку для счастья!

* * *

Однажды меня напрягли поработать в штабе над ремонтом пола в коридоре, выдали молоток и мелкие гвозди, нужно было подбить старый линолеум. На этом этаже располагалось управление части, «святая святых»: появиться здесь можно было только по очень веской причине, иначе тебя немедленно «застроят» и «нахлобучат», как того требуют старинные правила воинского этикета.

Пока я возился на полу, мимо несколько раз прошла какая-то пожилая женщина, работавшая в штабе. Наконец, она остановилась рядом, склонила ко мне своё красное улыбающееся лицо, пробормотала что-то надрывно-елейно-приветственное, и со словами «дай-ка мне немного этих гвоздЮшек», жадной рукой выхватила себе целую жменю. Я аж ошалел от этой наглости, но, конечно, ничего ей не сказал. С тех пор эти «гвоздюшки» навсегда засели в моей памяти...

Я закончил работу, доложил об этом и ушёл, а вечером в этот же день меня вызвал к себе заместитель командира части, капитан второго ранга, чей кабинет был на этом этаже. Во время моей работы у него из кабинета было украдено форменное белое кашне. Он – естественно! – заподозрил меня и вызвал для разбирательства. Долго он меня «колол»: и стращал, и уговаривал, и стыдил, приводил всякие весомые аргументы в пользу необходимости вернуть вещь, обещал не наказывать, обещал дать время подумать. Даже, хорошо помню, он это связал с моим неизбежно грядущим дембелем, к которому, – в его понимании, – мне очень-очень хотелось бы иметь такой красивый шарф... Понятно, я отнекивался, ибо ничего больше не мог поделать в этой ситуации.

Прошло много лет, а меня до сих пор коробит от мысли, что этому кап-два даже в голову не пришло, что это был не я. Так он и закончил свой безрезультатный допрос в полной уверенности в своих догадках. Кто был виноват в краже, да и была ли она на самом деле, я не знаю, мне известно о ней только со слов этого офицера. Как говорится, да был ли мальчик-то?.. (с)

* * *

Оба взвода лишь формально назывались таковыми, т.к. общее количество срочников в годы моей службы в части было приблизительно 25 человек. Были ещё другие, которые постоянно находились на постах в виде регулярного караула. В части они могли появиться только для оформления документов перед дембелем. Про посты я знал лишь то, что это была охрана внешнего секретного объекта, да и сама часть была особо режимной. Наши водители ежедневно развозили еду на посты, и делалось это, как правило, на «буханке», а когда она была в ремонте, – на КрАЗе. Небольшой автопарк части постоянно был занят ремонтом техники, поэтому водителей в наряды старались не ставить.

Командиром взвода водителей был мичман Б., сухой грубый человек, который люто меня за что-то возненавидел. При этом же проявлял нежнейшую отеческую любовь к подчинённым ему матросам-водителям. Я неоднократно претерпевал из-за него различные «тяготы и лишения», о чём с негодованием вспоминаю до сих пор, не в силах постичь, – за что?.. Единственная доступная моему пониманию версия такова: я был вчерашним курсантом высшего военно-морского инженерного училища, – флотской интеллектуальной элиты, – с шумным позором отчисленный по недисциплинированности. Т.е. легкомысленно утративший свой шанс стать офицером, тот шанс, которого не имели подчинённые взводному матросы, которых он так чутко любил, – простые деревенские парни из российской глубинки. Возможно, Б. завидовал моим утраченным возможностям не заочно от лица своих подчинённых, а сам по себе, поскольку выше мичмана подняться не смог... Версия слишком сложная, но другой у меня нет. Можно было бы списать всё на примитивную «внезапно возникшую личную неприязнь», но это было бы слишком просто.

* * *

Поздней весной, незадолго перед дембелем, меня направили в командировку за молодым пополнением в Сумы: я должен был сопровождать капитан-лейтенанта из нашей части и помогать ему в этом мероприятии.

Как только мы сели в вагон, каплей достал водку и глушил её нещадно все дни до конца командировки. Более-менее трезвым я его увидел только перед возвращением в часть.

Сумы запомнились очень красивым, утопающим в зелени городом. Я был в восторге от него. У меня было немного времени погулять по городу, и я предпочёл воспользоваться этим, пока мой начальник валялся пьяным в своём номере гостиницы.

Помню, что в каком-то магазине города я купил себе плоский надфиль, – он до сих пор у меня, и я им пользуюсь!

В областном военкомате мне одному пришлось заниматься всеми делами, и лишь однажды пришёл каплей, чтобы что-то подписать. Группу новобранцев из примерно 50 человек мы посадили на поезд и сопроводили до севастопольского «Экипажа». Ехали с пересадкой в Харькове. Моей задачей было постоянно контролировать наличие «поголовья», чтобы никто не слинял за время пути. Для этого я не ленился проводить активную «разъяснительную работу среди жильцов», сглаживая возможные острые углы в сознании ребят относительно их ближайшего будущего. Доставили всех без происшествий.

«Экипаж» мне запомнился тем, что с него началась моя служба после отчисления из училища, – классическая срочная служба в качестве матроса, а не курсанта. Гнусное место по тем временам, где командир нашей роты совсем не следил за дисциплиной, а поручил это местным «годкам», которые всё «держали». Не трудно представить, как всё это выглядело... В тот раз я пробыл в «Экипаже» не больше недели. В день, когда меня из него забирал «покупатель», кто-то украл мою курсантскую шинель, очень хорошего качества, и мне пришлось взять с вешалки чужую, первую же попавшуюся. Хорошо, что она оказалась мне в пору, но плохо, что это тоже была кража, хотя и вынужденная. Не сделать этого в той ситуации я не мог: оставшемуся без шинели матросу быстро найдут новую шинель, а «покупатель» мог забрать меня только с полным комплектом обмундирования, и он спешил со мной на поезд, разбираться было некогда...

Мы быстро сдали в «Экипаже» призывников, у которых уже на наших глазах местные «годки» начали отбирать «гражданку», вместо того чтобы обеспечить потом её отправку домой. Про оставшуюся домашнюю еду излишне и говорить... Зная заранее, что случится именно это, я честно предупредил ребят ещё в поезде, поэтому во время переодевания в «Экипаже» кто-то из них сам предложил мне некоторые свои хорошие вещи, – они были благодарны, что сделали это по дружбе, а не под давлением «годков». Так у меня появилась пара практически новых джинсов, которые потом долго мне прослужили...

Оказалось, что каплею в Севастополе было у кого остановиться, и поскольку я был местный, он отпустил меня до завтрашней встречи на автовокзале. Так я неожиданно оказался с ночёвкой дома, и это было радостно. Однако же именно в это время я хорошо осознал, что никакие приятные перспективы меня после дембеля не ждут: безработица, инфляция и полный развал во всём. Меня ждал мир с большой буквы Ж, хмурый и неприветливый. И уже очень скоро я ощутил всё это сполна. Это были «святые девяностые»...

* * *

Был в части молодой мичман К., которого многие матросы называли просто Андрей. Он заведовал какой-то технической мастерской, и у него можно было разжиться всякой полезной мелочёвкой для «точения дембеля», как в шутку называл этот процесс замполит части, завидев меня за подобным рукоделием (чем бы дитя не тешилось – лишь бы не вешалось).

У него я разжился здоровенной латунной гайкой, из которой с помощью двух надфилей и куска наждачки вручную выточил утончённую печатку. Зачем был проделан этот адский в своей бессмысленности труд? – а просто так, от вечернего безделья и в припадке тяги к творчеству. Разумеется, я никогда её не носил, и она до сих пор тоже хранится у меня как память, жалко выбросить.

Ещё я наделал себе всякой мелочёвки для оформления дембельского альбома, но так его и не собрал. Может быть потому, что больше никто из сослуживцев не страдал подобным интересом. Кроме того, воспоминания о службе не вызывают особой эйфории, так что не обидно.

* * *

«Зоопарк»

Вскоре после попадания в Феодосию я в первый и в последний раз (как знать, как знать) познакомился с таким явлением как платяная вошь. Это животное селилось в швах одежды, особенно нижнего белья, и во время своих боевых манёвров вызывало потребность почесаться. Однажды я поймал зверя прямо на простыне, и в буквальном смысле посмотрел на него, как красноармеец на вошь, – это была историческая встреча! После перенесённой мной в Питере чесотки, я мог бы рассмеяться этой падле в лицо, потому что всё познаётся в сравнении...

За пару приёмов я решительно избавился от этих паразитов: раскалённым утюгом хорошенько прогладил одежду, особенно по швам, потом постирал, снова прогладил, и просто продолжил следить за личной гигиеной.

Как на этом фронте обстояли дела у сослуживцев, я не интересовался, так как считал такое явление чем-то постыдным. Так прошла эта «маленькая победоносная война», скрытая от посторонних глаз.

* * *

Зимой в помещении казармы был лютый холод (примерно так же было в питерской казарме), и нам поставили электрическую тепловую пушку, которая шумела, как реактивный самолёт на виражах. Спать в таких условиях было, мягко говоря, некомфортно, но – мы спали! Когда борьба с холодом руководству надоела, нас ввиду малочисленности перевели в другое небольшое помещение, где с отоплением не было проблем. Это был самый отдалённый угол части, где какой-нибудь проверяющий мог появиться только преднамеренно, и ходока было видно ещё на дальних подступах. Это было удобно на случай «шухера».

* * *

Как-то раз в этот кубрик к нам с улицы забежал хорёк и начал метаться по помещению в поисках выхода. К тому же мы своими попытками его выгнать только излишне пугали животное. Кое-как он нас покинул, но после него осталась жуткая вонь, которую потом долго проветривали. До этого я никогда с хорьками не встречался.

* * *

В один из долгих зимних вечеров я сшил маленького чёрного медвежонка из ничейной военно-морской ушанки, которую иногда от нечего делать пинали по кубрику. Он получился мохнатым, но с кожаными лапками и внутренней стороной ушей, а вместо глаз что-то блестящее. По почте я отправил его в подарок сестре, и он до сих пор у неё «здравствует» среди старых детских игрушек. Глядя на него сейчас, я не понимаю, как мне удалось это сделать вручную?

* * *

Как работает стадное чувство

В первые два дня после своего появления в части я раздобыл плоскогубцы и натянул сетку на своей койке. Это мгновенно вызвало цепную реакцию во взводе, и за один вечер большинство кроватей были приведены в нормальное состояние. Странно, что до меня это никому не было нужно, и наверное, кто-то даже мучился на неудобной провисшей кровати.

Однажды нас повели в баню, которая находилась где-то в городе. Возле бани было фотоателье, и кто-то специально взял с собой «парадку» для фотографирования. Белое кашне матросу не положено по уставу, но в фотоателье было своё. В результате почти весь взвод перефотографировался в одной и той же фланке и бескозырке, плюс – белое кашне! Для знающих как правильно, выглядит как корова с седлом... Я не фотографировался.

Случаи подобного массового психоза в тесных армейских коллективах возникают часто. Иногда доходит и до маразма. Когда из питерского училища нас повезли на практику на КСФ, кто-то из курсантов за этот месяц умудрился себе сделать татуировку на плече, которую делают, как правило, только матросы: чудовищно уродливая размазня-коллаж с надписью, флагом, якорем, розой ветров на фоне земного шара и прочими тематическими элементами. (Кстати, я попал на ТАКР «Баку», а кто-то на ТАКР «Киев», которые стояли рядом на причале. Официально он уже назывался «Адмирал Флота Советского Союза Горшков», но на борту по-прежнему значилось «Баку»).

Про дедовщину рассказывать нечего, потому что у нас каких-то злобных вывихов на эту тему не было, а послать куда-нибудь молодого в качестве гонца – это не считается. Также молодые изредка делали годкам вечерний чай, что было традицией в данном коллективе. Я никогда не пользовался подобными услугами, и, если нужен был чай, делал его себе сам, – мне просто омерзительно чьё-то прислужничество.

Так вот, в тему о стадном инстинкте. Условный переход от молодых к следующей ступени в «пищевой цепочке» производился посредством традиционного ритуала: посвящаемый ложился, приспускал штаны, и каждый дембель должен был сделать удар по голой попе табуреткой, перевёрнутой сиденьем вниз. Теоретически удары могли делаться с любой силой, но никто не старался сделать больно, а били чисто для формы, чтобы поддержать традицию. В результате все были довольны: шоу проходило при полном аншлаге, посвящаемый считался перешедшим в новый статус. Главное в этом то, что конкретно у нас участвовать в этом посвящении из молодых могли только те, кто этого хотел, никого не принуждали, не пугали, не унижали. И, о чудо! – отказавшихся участвовать не было, молодым обязательно хотелось это пройти... Я так думаю, в этом есть элемент воспитания мужского характера, уродливый, но есть.

Я не оправдываю никакие ритуалы, связанные с унижением человеческого достоинства. Однако же, иногда унизительная процедура порки творит спасительные чудеса! Как повезёт.

* * *

Весной 1992 года на контрольной комплексной проверке за период обучения мы сдавали физподготовку. Я запомнил на всю оставшуюся жизнь, как один матрос из водителей по имени Федя, деревенский парень, подтянулся 56 раз. Подтягивался без рывков. Все просто устали считать и попросили его прекратить, т.к. он бесспорно всех победил в объявленном соревновании. Кажется, его поощрили за это отпуском на родину. Федя был просто коренастый, но никто не видел, чтобы он занимался спортом, и вдруг – такое! С тех пор я также запомнил фразу «Федя съел медведя», которая вырвалась у кого-то из офигевших от этого зрелища.

* * *

В одном из субботних увольнений во время Великого поста я пошёл на вечернюю службу в храм. Нахлынули покаянные чувства и мне захотелось исповедоваться, а поскольку священник был один и желающих прийти на исповедь много, это затянулось. Часов не было и за временем я не следил, что было глупостью с моей стороны, при этом почему-то казалось, что я ещё не опаздываю. (Реально, непростительная глупость!)

Контингент прихожан в основном был из местных бабулек, поэтому среди них я сильно контрастировал в своей матросской форме. Кто-то проникся ко мне душевными чувствами, слово за слово, и меня повели угощать по ближайшим квартирам: надавали с собой целую гору банок с вареньем и прочих вкусняшек, которые я бы один не унёс. Но тут случилось «чудо»: за мной приехал командирский УАЗик с помощником дежурного по части. Каким-то образом меня, «опозданца», быстро разыскали. Так, с неожиданной оказией меня со всеми подарками доставили в расположение. Случай был неординарный, и поэтому отложили все разборки до утра, – как говорится, спасибо, что живой (с).

КПП, рубка дежурного и столовая были рядом, и когда меня доставили, как раз начинался ужин, так что я с такими разносолами оказался очень кстати: это был памятный вечер, остатки от которого дожирали потом ещё несколько дней! Именно с этого случая я припас к будущей Пасхе пару маленьких баночек варенья.

Не знаю почему, но на следующее утро (в воскресенье) вся часть оказалась в сборе, – вряд ли из-за меня, – и меня на общем построении на плацу командир части конкретно «взбодрил», что было ожидаемо. Однако история на этом не закончилась, и когда наш кап-раз в процессе разбирательства выяснил, что я опоздал из-за исповеди, он почему-то решил, что сегодня я должен... – причаститься! Кажется, я пытался возразить, что это не обязательно, но решение было принято, командиру видней. Немедленно отряженный для этого замполит, целый капитан 2 ранга, лично сопроводил меня в тот же храм, где я незаслуженно и без подготовки встретился со Христом.

Всё это было одним сплошным потрясением, и радостным, и печальным. И кажется, меня тогда даже не наказали, хотя морально я был готов отхватить вплоть до «губы», суток на пятнадцать.

Был ли командир тоже религиозным человеком и насколько, история об этом умалчивает. Но репутация очень странного типа за мной после этого закрепилась ещё прочней: инок – от слова «иной».

* * *

По действовавшим в то время правилам, срок обучения в военном училище в случае отчисления могли засчитать в общий срок службы по единоличному решению командира части, то есть могли и не засчитать. Я знал об этом, и поэтому старался не борзеть в надежде на скорейший дембель. В итоге всё сложилось благополучно, и «последней партией», в июле 1993, меня тоже отправили домой.

До Севастополя я доехал на автобусе, вещи вёз в большой дорожной сумке, которую купил незадолго до этого на севастопольском рынке, когда оказался там в командировке. Что характерно, эта сумка служит мне до сих пор, и повидала она всякого...

Помню и сейчас, ехал с нелёгким сердцем, хотя и с радостью, что хотя бы ЭТО закончилось.

* * *

Матросская роба – самая удобная форма, которую мне пришлось носить за 25 лет военной службы. К так называемому «клапану» вместо ширинки моментально привыкаешь, и уже кажется, а как же иначе?..

* * *

Начинал службу под Военно-морским флагом СССР, заканчивал – под Андреевским, военно-морским флагом Российской Федерации.

Присягу принимал Советскому Союзу (и больше никому), уходил на дембель – в Российской Федерации.

* * *

...Так в свои 19 лет я стал дембелем. Тётки-малярши на стройке подзуживали: «Когда тебе в армию?» – и долго не верили, что я уже отслужил. Тут всё просто: раньше сядешь – раньше выйдешь. Как и многие, я попал в армию в семнадцать посредством поступления после школы в военное училище. Но не всем было суждено его закончить с первого раза.